Я говорю про места, куда падают снаряды, потому что, вообще, места – это не только просто кусочки земли. За такие земли Донбасса, богатых углем, люди сегодня умирают. Места ютят жизни, шаги, тела. Они – глаза из земли и бетона, которые смотрят на мир, вопреки времени. Я говорю про места, так как говорить про людей было бы невыносимо и бесконечно мучительно. Про места говорю, поскольку они не двигаются. Они не могут убежать и стоят всегда там же, принимают войну. Говорю про места, потому что я их видела. Я там была. Воображение часто превосходит реальность, но это когда читаешь романы. Когда мы говорим о реальных горестях, воображение не может себе представить их полностью, если оно не смотрело в наполненные страхом и печалью глаза тех же самых людей, которые сейчас обращаются в бегство. Если б у всех были наши глаза, они смогли бы увидеть людей, улицы, поля и заводы Донецка, как они выглядели, до того как их разнесло на куски взрывами и ужасами. Такими глазами все смогли бы увидеть СТБ Киршу душным и влажным летом 3 года назад, когда ее пруды были покрыты ярко-зеленым налетом из солнца и насекомых, когда черные лебеди плавали, когда акробаты в прохладном вечернем тумане были подвешены над водой. Они бы увидели скопление людей, работающих на церемонии. Известно, что когда большой коллектив из разных людей творит нечто красивое, в конце концов все себя чувствуют свободными, облегченными и частью одного дела. Как будто бы 200 человек родили общего ребенка, который исчезает с рассветом и с головной болью следующего утра, который испаряется из пустых бокалов, оставленных на столах, ребенок, сделанный из огня, фейерверков и светодиодов, синхронности и аплодисментов. Это – ребенок, от которого освобождаешься прямо после конца мероприятия. Но как же он красив, когда танцует!
Красота и уродство больше не отличаются, когда приходит разрушение. Если мы разнесены снарядами, мы все выглядим ужасно, мы все равны нулю. Обстреляли Донбасс Арену, а также СТБ Киршу. Обстреляли кварталы и жителей вокруг Донецка, и не только. Отняли сон у «курган темных», которые больше спать не могут, поскольку больше нет никакого сна, когда слышен грохот обстрелов, когда ты боишься за свою семью, когда ты вынужден убежать от любимого города, где живешь, как будто бы он стал твоим тюремщиком. Глаза этих мест были всегда открыты во время подготовки торжественных церемоний, во время тренировок Шахтера и умоляли об отдыхе; но тот сон, которого они сейчас просят – это другой сон, пахнущий концом. Бессонница Донецка от возбуждения и брожения перешла в бессонницу от тоски и страха. Говорят, что быть оптимистом – это не думать про прекрасные жизненные моменты «плохо, что это закончилось», а думать: «хорошо, что это было». А если бы я не увидела, как взгляды донецких жителей были глубоко наполнены грустью, смирением и достоинством; если Донецк не был бы так хорош в его грубом, сером облике; если я бы там не получила столько пощечин и ласк, что воспитало во мне зрелость мгновенно, то, быть может, теперь я бы не так мучилась, думая о том, что сейчас там происходит.
Много городов были разрушены и затем возрождались из развалин. Мы живем над слоями трупов и славы. Но когда бывает, что ты можешь увидеть действующее уничтожение, кое-что тебя ударяет внутри и не дает тебе спать. Донецк поправится, как и случается во всем, но прежний Донецк может существовать только для тех, кто его видел раньше. Он может продолжить жить, если мы его орошаем каплями наших мыслей и слов. Когда красота проходит, ничего другого не остается, как думать о том времени, когда она была. Думать и повторять: «я был». Мы были. Повторять это, пока у нас будет голос и дыхание. Пока наши мысли о сущности такой красоты смогут возвышаться над барьерами времени, цинизма и логики.
Эти мысли посвящены всем людям, которые работали на церемониях 2010 и 2011 г в Донецке и всем украинским семьям, которые страдают и убегают от воины.
Статья написана Валентиной Моретти
(traduzione in italiano- итальянский перевод)
Parlo dei luoghi dove cadono bombe, perché i luoghi non sono semplici pezzi di terra. Per quelle terre del Donbass, ricche di carbone, la gente oggi muore. I luoghi ospitano vite, passi, corpi. Sono occhi di terra e cemento che osservano il mondo, trasversali al tempo. Parlo dei luoghi, perché parlare delle persone sarebbe infinito e troppo straziante. Parlo dei luoghi perché non si muovono. I luoghi non possono scappare, e stanno sempre lì, a prendersi la guerra. Parlo dei luoghi, perché li ho visti. Ci sono stata. La fantasia può superare la realtà, ma solo quando si leggono i romanzi. Quando si parla del dolore reale, l’immaginazione non riesce a concepirlo pienamente se non ha guardato negli occhi le stesse persone che ora sono in fuga, piene di paura e tristezza. Se tutti avessero i nostri occhi, potrebbero vedere la gente, le strade, i campi e le fabbriche di Donetsk, come apparivano prima di essere dilaniate dai proiettili e dal terrore. Con quegli occhi potrebbero vedere la Kirsha di un’estate afosa e umida di 3 anni fa, quando i suoi laghetti si coprivano di una patina verde petrolio di sole e d’insetti, quando i cigni neri nuotavano, quando gli acrobati, nella fresca nebbia della sera, stavano sospesi sull’acqua. Vedrebbero un turbine di persone lavorare per una cerimonia, e si sa che quando si crea qualcosa di bello insieme, alla fine ci si sente liberi, svuotati, parte di un unico progetto. E’ come creare un figlio in duecento, che sfuma con l’alba e il mal di testa del mattino seguente, che evapora dai bicchieri vuoti lasciati sui tavoli, un figlio fatto di fuoco e di led, di sincronia e applausi. È un figlio di cui ti liberi subito dopo la fine dello show, ma quanto è bello, quando danza!
Il bello e il brutto non si distinguono più, quando subentra la distruzione. Frammentati dalle granate, siamo tutti brutti, siamo tutti nulla.
Hanno colpito il Donbass Arena, e poi Kirsha. Hanno colpito villaggi e abitanti intorno a Donetsk. Hanno tolto il sonno alle “colline nere”, che non possono più dormire, perché non c’è sonno quando c’è il fragore dei bombardamenti, quando si teme per la propria famiglia, quando dal posto che ami e in cui vivi sei costretto a fuggire come fosse il tuo aguzzino. Gli occhi di quei luoghi, sempre aperti durante la preparazione degli spettacoli e durante gli allenamenti dello Shaktar, erano occhi che imploravano sonno, ma quello che implorano adesso è un sonno diverso, che odora di fine. Dall’insonnia per l’eccitazione e il fermento, Donetsk è passata all’insonnia per l’angoscia e il terrore.
Dicono che essere ottimisti significa pensare, di ogni cosa vissuta, non quanto sia triste il fatto che sia finita, ma quanto sia bello che sia accaduta. Ma se di Donetsk non avessi visto quanto erano profondamente velati di mestizia, umiltà e dignità gli sguardi dei suoi abitanti; se Donetsk non fosse stata così delicatamente bella nel suo esser ruvida e grigia; se non avessi preso laggiù così tanti schiaffi e tante carezze da pensare d’esser cresciuta d’un colpo, forse ora non sarebbe così straziante pensare a ciò che le sta accadendo. Molte città sono andate distrutte e sono rinate sotto le macerie. Viviamo su strati di cadaveri e di gloria. E’ che quando capita di vedere la distruzione in atto, qualcosa colpisce dentro e toglie il sonno. Donetsk rinascerà, perché succede con tutto, ma quella Donetsk può esistere solo per chi l’ha veduta. Può continuare a vivere, se la irrighiamo di gocce di pensieri, parole. Non resta altro, quando la bellezza cessa, che pensare a quando c’era. Pensare, e ripetere: io c’ero. Noi c’eravamo. Ripeterlo finché si ha voce e respiro. Finché il pensiero della sua essenza possa superare le barriere del tempo, del cinismo, della logica.
Questo pensiero è per tutte le persone che hanno lavorato alle cerimonie a Donetsk nel 2010 e 2011, e per tutte le famiglie ucraine che stanno scappando. Non vi abbiamo dimenticato.
Articolo scritto da Valentina Moretti
Special thanks to: Claudia Cattai, Li Ko
